Вторые и третьи сутки нашего пребывания на крымском (сивашском) плацдарме прошли относительно спокойно.
А утром 23 февраля, несмотря на обстрел, наш замполит и командир дивизиона посетили все огневые позиции, все взводы бронебойщиков ПТР и поздравили с праздником. Фронтовая служба продолжалась. Слева стояла 263 стрелковая дивизия, а справа 1-й гвардейский стрелковый корпус.
Последние дни февраля и две декады марта месяца были напряженными. На участке ПТР, особенно в секторе взвода старшего лейтенанта Булкина, каждую ночь пыталась перейти линию фронта немецкая разведка.
Это объяснялось тем,, что участок самый удобный — низменность, берег Сиваша, переходить можно вброд и переплывать на подручных плавсредствах. Да и обстановка для противника складывалась неблагоприятная.
Прибывали новые соединения (артиллерийские и танковые) из резерва Верховного главного командования. Плотность огневых позиций увеличивалась с нашими 76 мм орудиями, стоявшими на прямой наводке, орудиями 100 мм и 120 мм, минометами.
Значительно увеличилось прикрытие с воздуха, особенно истребительной авиации. Мне приходилось видеть полеты трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина. По рации часто слышал разговоры летчиков примерно такого содержаний — «Прикрой», «Иди за мной», «Коля, молодец», «Справа «мэссер», «Возьми его», «Дымит сволочь», «Пошел вниз», «Заходи с хвоста», «Дай длинную очередь».
Летчики переговаривались друг с другом по имени, по-товарищески, дружески, например, «Саша», «Коля», «Володя» или просто «товарищ», «дружок».
Передний край противника нам был хорошо виден, слышались разговоры немцев и румын. Шесть рядов колючей проволоки были видны перед нашей батареей, а глубина обороны была видна до 10 километров, из них до 3-х километров минирована противотанковыми и противопехотными минами.
Во время артналетов противнику удавалось разрушать ходы сообщения и главную линию передовых окопов, отчего они становились мелкими и передвижение по ним затруднялось. Особенно наносились большие повреждения телефонной связи: обрыв проводов был так велик, что часами не было связи (в это время работали рации и посыльные — связные взвода управления).
Были потери личного состава, которые я помню и записывал в свой блокнот (блокнот сохранился).
Ответные огневые удары наносили и мы, как этого требовало командование, ежедневно удерживая оборону. Для этого в каждом батарее были выделены отдельные так называемые «бродячие орудия»,. Расчет этих орудий в секторе обстрела своей батареи подготавливали по 2-3 огневые позиции и скрытно ночью на руках выкатывал свое орудие, подносил снаряды, и днем открывал огонь по обнаруженным артразведкоЙ целям. После 3-5 выстрелов орудие меняло свою огневую позицию. Так повторялось несколько раз в день.
У противника создавалось представление о множестве орудий. Иногда он засекал огневые позиции, но орудийные расчеты (5-6 человек) успевали перенести на своих руках 76 мм орудия на другие ОП, и противник Стрелял по пустому месту. Потерь не было, а «бродячие орудия» наносили противнику существенные урон. Мне помнится, одно такое орудие под командованием моего лучшего друга, боевого товарища, уроженца г. Геническа, старшего сержанта Вурдейна Ивана Михайловича, ныне покойного.
О нем писала многотиражная газета нашей дивизии такие факты: за 10 дней кочующим орудием было рассеяно до роты пехоты, подбито и подожжено 12 автомашин, разрушено 2 дзота, уничтожено 5 пулеметных точек, проделано 2 прохода нашим разведчикам в проволочных заграждениях и минных полях противника.
Примерно с 18-20 марта начали активно работать орудия крупного калибра из резерва главного командования. Но в это время ухудшились погодные условия, произошел редкий по крымским условиям случай. С утра 25 марта начался, мелкий моросящий дождь, с пронизывающим до костей, восточным ветром. К вечеру усилился дождь, температура воздуха упала ниже нуля. Промокшие и обмазанные окопной глиной шинели и сапоги замерзли.
26 марта начался снегопад и несколько раз повторялся артобстрел наших позиций. Наша артиллерия производила ответные удары.
На участке нашей дивизии была тишина, вое ОП, НП и траншеи были занесены снегом. Мы как могли грели друг друга. Потом погасла наша свечка-гильза снаряда, сплющенная в верхней части с фитилем — полоской портянки, соединенной нижним концом с бензином.
В нашей норе стало душно, нечем дышать. Сочувствовали все мы — четыре человека (воин-фельдшер Гаврилов А.П., старший сержант Курочкин И.С., я — Пьянкой С.Т. и разведчик Журба). Самым слабым оказался я — пошла кровь из носа, из ушей, началась головная боль. Делаю попытку пробиться наружу, вдохнуть свежего воздуха, но слой снега более 2-х метров. Это же самое повторяют и другие товарищи, но тоже безрезультатно. И только Ивану Степановичу Курочкину, старшему артиллеристу, удалось пробиться наружу и он нас спас.
Закончилась пурга только к утру 29 марта 1944 года. По всей передовой, нашей и противника, начались работы по очистке от снега траншей и землянок, никто не стрелял более 2-х часов.
Активность началась со второй половины дня. Заработала,, в основном, артиллерия. В это время погиб наш товарищ, бронебойщик, рядовой Щербатенко Петр Максимович (похоронен на безымянном кургане, северо-западнее 3 км от деревни Каранки).
С 30 и 31 марта погода начала нормализовываться . Наступило тепло. Весна вступила в свои права. Вместе с весной приближались решающие бои за освобождение Крыма.
